Солнце.

[vladiussokol]

Раньше я мог оправдять своё ниипическое самомнение фразой "ну, если администрация соо сочтёт нужным"... А теперь не могу. Не поймут. И тем более... это не тот случай.

С самого первого солнца, это примерно с пятницы, этот огромный жёлтый круг не давал мне покоя. Постоянно грел щёки, когда я шёл на обед, и теребил душу.
Это - лишь обрывки. Написанно сумбурно, лишь то, о чём думается и что ощущается. Что-то - выводы после нашего разговора с Тапком. Так что можно сказать, в соавторстве...

Название: Солнце
Автор: я
Бета: снова сам себе режиссёр
Фандом: БиС
Жанр: ангст. махровый ангст. жуткий ангст.
От автора: размещение без моего ведома противопоказанно для вашего здоровья. Никого не знаю, всё сам придумал. Это всё проклятое солнце... я не хочу, чтоб было так.

- Иди ты нахер!
- Сам пошёл!
Всё. Не могу больше. Не могу находиться с ним в одном помещении. Громко хлопнув дверью гримёрки, вылетаю в коридор. Быстрым шагом иду вдоль стенки, но у гримёрной Инь-Яновцев останавливаюсь и с облегчением вздыхаю. Это те люди, которые всегда поднимут мне настроение. Ашихмин крутится перед зеркалом. Тёма слушает плеер, Танька и Юлька помогают друг другу с причёсками.
- Тём, привет! – подсаживаюсь к Иванову. Тот улыбается так радостно и легко, что события минутной давности уже совсем меня не заботят. Мы тихо болтаем, шутим над девчёнками, потом к нам присоединяется Ашихмин. В какой-то момент мы все замолкаем – теперь место у зеркал было занято женским населением, Тёма зевал, а я смотрел в потолок. Сергей вдруг закинул голову, прикрыл глаза и затянул:
- Засыпала ты… на моём плече, а в глазах моих… не смогла прочесть…
Тёма улыбнулся и нарочито-низким голосом подпел сипловатому Серёжиному:
- Что разводит нас по угла-ам любо-овь, а не ме-есть…
Четвёрка тихо рассмеялась, а я лишь изобразил полуулыбку, тихо завидуя их сплочённости. А ещё мне вдруг стало грустно. Развела любовь…
Выхожу в курилку и забиваюсь в угол. Хочу на улицу. И бежать. Подскальзываться, спотыкаться, падать в снег, но снова вставать и нестись дальше, сшибая с ног прохожих. И при этом истошно орать от отчаяния. Рвать остатки волос на голове, врезаться в стены до фонтанов крови из носа… скрести по каменным потолкам до обломанных под мясо ногтей…
Я нахмурился и выкинул окурок. Может, и правда стоит выйти на улицу и подышать свежим воздухом? Закутавшись поплотнее в пиджак, выхожу под козырёк крытого подъезда служебного входа. Дочерта охраны, служащих, людей. Холодно очень.
На снег перед ограждением падает солнечный свет. А ведь скоро весна, и это солнце будет греть землю и людей, уничтожать снег, превращая его в серую грязь.
- Эй, там нигде никого нет? – окликнул я мужика в форме.
- Чё?
- Девчёнок там нет нигде? – топчась на месте, я доставал сигареты из кармана джинс. Мужик огляделся и помотал головой.
- Ну и отлично… - я быстро прикурил и поплотнее обнял сам себя руками. Пройдя пару метров, я оказался на дорожке солнечного света. Прикрыл глаза и приподнял голову. Не греет. Почти не греет, разве что на полградуса. Хотя, если постоять подольше – кожа начинает чувствовать тепло… я открыл глаза и огляделся. Дома-коробки, редкие прохожие, голоса за спиной, снег, солнце… и тут меня будто выдернуло отсюда и перенесло в душный школьный класс. Как давно меня не было здесь? Года два-три… сижу на задней парте, выводя ручкой матерные слова на поверхности стола. А ухо греет безжалостное мартовское солнце. Я улыбаюсь и поворачиваюсь к окну, подставляя теперь ему своё лицо. Прикрыв глаза, я совсем не слушаю учителя. В моей голове звонкий детский смех первоклашек, которые на «школке» бросаются остатками снега, прыгают в грязь ногами, соревнуясь, чей талый снег разлетится сильней, и птичья трель, чириканье воробьёв… и удар снежком в затылок. Игорёк – бывший одноклассник – показывает мне средний палец и с озорной улыбкой бежит прочь. Смахиваю снег с длинных вьющихся волос, поправляю рюкзак на плече и несусь за ним. Завалив в сугроб, щурюсь от солнца и начинаю мутузить его, мутузить… смеяться. Мы оба смеёмся – беззаботно, легко, крича что-то. Наши куртки расстегнуты, на шеях удавкой болтаются шарфы. Самое начало весны – а мы так опрометчивы. Завтра у нас наверняка у обоих будет насморк, ну или хотя бы лёгкое покашливание. Игорёк скидывает меня с себя и несётся за угол школы. А в следующую секунду я ощущаю в своей руке тонкую девчачью ручку. Натаха. Одноклассница, с которой мы целовались на заднем дворе. Она мне нравилась, и я ей тоже. Вот мы идём под аркой на задний двор школы. Тут у нас спорт-площадка, а ещё мелких выгуливают на продлёнке. Забиваемся в угол двора, и я достаю помятую немного пачку сигарет. Она не курит, поэтому отказывается. После пары затяжек, я выкидываю сигарету и тяну девушку на себя. Она отказывается, я даже знаю почему – утром она ходила к зубному, и ей поставили пломбу. Смущается, дурочка.
- Ну пожалуйста, я аккуратно…
Быстрый, скомканный поцелуй. Немного нервный, судорожный. Он прерывается, когда за нашими спинами раздаются восторженные улюлюканья. Наши парни. С самодовольной ухмылкой разворачиваюсь и показываю всем фак – они просто завидуют – не у каждого в восьмом классе такая девчёнка!
И я провожаю её домой. Солнце светит прямо в глаза, а ветер тонкими прохладными пальцами ласкает лица. И это ощущение, будто внутри распускается бутон очень красивого цветка. А его тычинки аж светятся от золотистой цветочной пыльцы.
Или… наш гастрольный автобус, который уже видеть не моглось. Приходько снова быдлит на кого-то по телефону. Димка идёт от придорожной закусочной и держит два пластиковых стаканчика с гадским растворимым кофе. Один – мне. Второй – ему. У нас что-то заглохло прямо посреди дороги, ребята рассосались по ближайшей местности. До города ехать минут двадцать осталось, но запасы горячего питья, чётко рассчитанные на определенное время маршрута, почему-то закончились. С благодарностью принимаю стаканчик и снова щурюсь от солнца. Димка немного опухший от вечного недосыпа, в уголках глаз засохшие корочки, волосы растрепались, а ещё они немного вьются на концах. Осторожно отпивает и хрипло мычит от наслаждения. Прокрутился на пятках в сторону небесного светила, ойкнул и отвернулся к нему спиной, щурясь. Давлю усмешку, прыская, и тут же киваю ему за автобус. Послушно плетётся следом, но как только он заворачивает за мной за угол – я просто его целую. Не помню уже, как так у меня вышло извернуться, но я прижался к его губам с улыбкой. Нет, не страстный слюнявый поцелуй с языком, а просто касание к холодным сухим мягким губам. Будто наши с ним довольные улыбки превратились в одну целую, закреплённую лёгким морозцем, привкусом растворимого кофе, освещённую не греющим пока солнцем и одобренную чириканьем нахохлившихся мёрзнущих воробьёв на ветках.
Димка…
- Соколовский, ты охренел?! – я вздрагиваю от голоса за спиной. Привалов рядом с улыбкой кутается в дутый пуховик, - ты себе ничё не отморозишь?
- …
- Голос например! Марш внутрь!
И правда… долго я тут стою.
Я надеюсь, что он меня простит. Поймёт и простит когда-нибудь. И я смогу его хотя бы понять. Дима – это истеричная стерва. Яркая, динамичная, пробивающаяся на самый верх стерва. Натура творческая, и от того со своими тараканами. И у него есть один недостаток. Он меня любит. И я люблю его. Но вместе мы уже не будем. Я так решил. Эгоистично, сам для себя, и за него заодно. Иначе было никак не разрубить этот гордеев узел. Он давил на нас. Точнее… да, только на меня. Наши отношения зашли слишком далеко, нам было уже всё сложнее скрываться. А я не могу потерять то, что имею сейчас.
Отца я люблю безмерно. Боготворю. Да он же мне шею скрутит, если узнает! Единственный сын, и… гей. Даринка тоже не оценит этого прикола. Родной брат, бравый парень, шкаф, защитник семьи… а мама? Вообще сляжет с инфарктом.
Друзья. Они же все отвернуться, никто не примет, не поймёт. И останется у меня только Бикбаев. В 18 лет вести жизнь затворника… нахрен! Я не хочу проблем. Я не готов променять полноценную жизнь звезды-подростка на большую любовь. Ещё не готов. Я где-то в глубине души теплю надежду, что это всего лишь детский экперимент, но ещё глубже я знаю, что ничерта это не так. Но я не готов к этому. Да, я трус, подлец, лжец, лицемер, но мне гораздо проще играть большую любовь с Гарнизовой, чем крепкую дружбу с Бикбаевым.
А Дима бы никогда этого не понял. Он у нас страдать любит.
Однажды я пришёл к нему и просто сказал «К чёрту». Так было легче пережить - никаких лишних слов, жестов. Пусть он возненавидит меня, пусть лучше так, чем попытки выяснить причину. «Прости. Мы с Дашкой вообще уже давно вместе «взаправду», поищи-ка и ты себе бабу». Вот это был взгляд… уж лучше пусть его сердце единожды разобью я, чем много раз кто-то другой. Разве я не прав?..
Меньше месяца назад в Москве тоже было солнце. Утро. Я проснулся от мелодии мобильника. Такая мелодия стоит у меня на номера, которых нет в записной книжке. И я совсем не удивился, когда в трубке зазвучал голос Бикбаева. Я же удалил его даже из телефона. Для верности. Он попросил подъехать на то место, где раньше был Звёздный Дом. Я тогда послал его, но он повторил просьбу. Ладно, мне не обломится. Уже через два часа я подъезжал к этому пустырю. Чуть поодаль на обочине дороги стояло такси, а посреди площади перед домом с ноги на ногу от холода перетаптывался Дима. Я подходил молча и медленно. Дима кивнул мне и начал подходить к дому. Его стены по-прежнему были уклеены плакатами с нашими лицами. Они уже выцвели, пообтёрлись, ободрались. Лица кого-то были разрисованны. Надо-же, если на секундочку представить, что сейчас сентябрь, и мне не восемнадцать, а пятнадцать, а Димке восемнадцать, и что это солнце действительно всё ещё греет, а вокруг зелёные деревья… сердце подкатило к горлу.
Он подвёл меня к большому плакату на всю стену дома, где были изображены фабриканты. И мы с ним. Рядом. Он провёл ладонью по ледяной глади, где на фоне белой толстовки еле-еле различались фразы: «гр. БиС», «Всех порвём!!» и «Год спустя»… Я тоже кончиками пальцев провёл по почти невидимым буквам. И наши пальцы соприкоснулись. Я даже не заметил, как. Просто это выглядело так естественно… Бикбаев с неземной тоской в глазах посмотрел на меня и тихо спросил:
- Скажи честно… Почему?
Нужно было что-то делать. Нельзя отступать от заданного плана. Нельзя было сдаваться. Я же так решил… а я мужчина! Я настоящий мужчина! Я должен быть… непреступен… непреклонен…
- Боже, - я театрально закатил глаза, - я же уже сказал. Это было… здорово. Но это было увлечением…
Давай же, ненавидь!
- Влад, я не верю…
Я хохотнул тогда, хлопнул его по плечу и усмехнулся:
- Давай, мужик, крепись. Женщины – это не так страшно…
И бежать. Развернулся и двинул к своей машине.
- Я ненавижу тебя!! – раздалось мне вслед, - будь ты проклят, Соколовский!
Он же не видел, что я тоже плакал… но я всего лишь, не оборачиваясь, помахал рукой и гаркнул коронное: «Это взаимно!»
Уже в машине, отъехав на безопасное расстояние, я сложил руки на руле, опустил на них голову и заплакал в голос. Это было чудное время… когда было всё настолько искренне… мы были такими детьми, мы так любили… мы любили. И это было главным. И мне казалось - ничто этому не помешает. И нам даже было плевать – будет ли группа «БиС» существовать за пределами Фабрики-7. Похоже, стоило задуматься об этом ещё тогда…
Но он молодец. Он возненавидел меня так, что даже я такого не ожидал. А потом и я сам начал на него беситься. Просто потому, что он не смог остаться профессионалом. Все репетиции, съемки – как на ножах. Он постоянно психует, срывается. И тогда я решил, что это веская причина для ненависти. Надо только научиться. И я смог.
А что – от любви до ненависти один шаг, и мы его сделали. Действительно – это оказалось не так сложно. Просто ненавидеть. Не знаю, как он меня там хочет убить, а я убедил сам себя в том, что он меня раздражает. Теперь мы ругаемся постоянно.
Я тут вспомнил… в Москве нас везли на выступление в одном микроавтобусе. И сидения располагались напротив друг друга. Естественно мы не сели рядом. Я в один конец, Димка – в другой напротив. Я был в очках – опять это солнце. И зачем-то стал наблюдать за ним. Бикбаев смотрел в окно, прислонившись к нему виском, чуть щурясь от яркого света. Зрачки совсем сузились, а в них отражался солнечный свет. Складывалось ощущение, что зрачков нет совсем – только радужка зеленоватого цвета и в центре – блёклое светлое пятно. Стеклянный взгляд. Но вот – он вдруг посмотрел на небо, пушистые ресницы вздрогнули, а уголки губ чуть растянулись, он вот-вот улыбнётся… ну же… но он опускает веки. Он не знает, что я смотрю на него. Когда он в следующий момент опять смотрит в окно – по грани слизистой и века блестит полоска влаги. Ресницы еле заметно дрожат, губы кривятся… он же сейчас заплачет. Нет, малыш, не надо. Я прошу тебя. Я не ненавижу тебя. Люблю. Только пойми же – это не может больше продолжаться… лучше ненавидь меня. И я буду делать вид, что ненавижу.
Я тогда так показано фыркнул… перебрал.
Что дальше будет – я не знаю. Пока мы просто плывём по течению, как… неважно. Всё трещит. Наверно стоит поговорить. Разобраться, попытаться объяснить, выслушать, успокоить. Да только он же теперь не простит. Он гордый, и не вернётся.
Мы же ненавидим друг друга.
Ненавидим за то, что любим.